Искушение. Сын Люцифера - Страница 87

— Да нет, понимаю, конечно, понимаю! Успокойся, Илюша, не волнуйся, — мать сразу же пошла на попятный и принялась его успокаивать. — Я понимаю, как тебе сейчас тяжело! Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — уже почти спокойно буркнул он.

— Тебе Вера Ивановна не звонила? (Вера Ивановна, мать Наташи, жила в другом городе.)

— Нет.

— Ну, позвонит, наверное, еще. Привет там ей от меня передай.

— Хорошо, — нехотя ответил Илья. Ему почему-то хотелось побыстрее закончить разговор. — Ладно, мам, я тут уборку генеральную затеял. Холодильник размораживаю. Давай уж тогда завтра созвонимся. Как будут новости, я тебе сразу сообщу.

— Только ты сразу звони! Как только что-то новое узнаешь! Я волноваться буду!

— Хорошо, хорошо! Как только из больницы выйду, сразу перезвоню!!! — опять сорвался на крик Илья. — Не забуду!

— Ну ладно, ладно, Илюша! Ты успокойся, не кричи так. С тобой правда все в порядке? — обеспокоенно поинтересовалась мать. — Может, мне к тебе приехать?

— Нет! Не надо ко мне приезжать! — опять чуть не закричал Илья. (Только этого еще не хватало!) — Я себя совершенно нормально чувствую. Ну, всё, давай до завтра! А то холодильник течет.

— Ладно, хорошо, хорошо… Не забудь только завтра перезвонить!

— Да не забуду!!

Илья в бешенстве бросил трубку. Его прекрасное настроение куда-то вдруг бесследно испарилось. Разговор с матерью оставил в душе какой-то непонятный, тяжелый и неприятный осадок. Он сам не мог в нем сразу да конца разобраться и понять, чем, собственно, вообще он вызван? Обычный, вроде, разговор…

Убравшись, Илья включил на всю телевизор и до глубокой ночи сидел, тупо и бездумно уставившись в мягко мерцавший голубоватый прямоугольник экрана. Словно пытаясь таким образом уйти от каких-то подспудно зревших в нем и пугавших его самого мыслей и вопросов, о которых он вообще бы предпочел не думать.

Телефон он благоразумно отключил еще днем, сразу после разговора с матерью. Он и сам не знал, зачем он это сделал. Точнее, не хотел знать. Делал вид, что не знает. Предпочитал не задавать себе этого вопроса. Как и многих других. Он чувствовал, что эта страусиная политика, попытка спрятать голову в песок, ничего не видеть и ни о чем не думать — глупа, недальновидна и даже по сути глубоко оскорбительна для него самого (он что, боится? боится взглянуть в лицо правде? в чем дело-то?), но ничего не мог с собой поделать.

Он действительно боялся. Боялся думать. Боялся самого себя. Быстрее бы завтра уж наступило!

3.

Часа в четыре утра Илья выключил наконец телевизор и лег спать. Так поздно (вернее, рано) он обычно никогда не ложился и поэтому надеялся, что усталость его сморит, и он сразу же заснет. Часов до двенадцати дня. А то и до часу. А там, пока умоешься, позавтракаешь… Глядишь, вот уже и три!

Однако расчеты его не оправдались. Заснуть ему так и не удалось. Стоило ему только прилечь, как все те мысли, которые он от себя так упорно гнал, сразу же нахлынули на него со всех сторон.

А действительно, если она (он почему-то избегал в этих своих размышлениях называть жену по имени) инвалидом на всю жизнь останется? Лежачим больным? Да не если, а точно! Она сейчас в таком состоянии, что у нее и энергии-то жизненной почти не осталось. Все, что он сможет сделать, это перераспределить ее так, чтобы она какой-то полурастительный образ жизни вела. Еда-питье, ну и… всё остальное. Кстати, насчет всего остального. Она ведь и ходить, скорее всего, под себя будет.

Илья никогда не любил думать на такие приземленные темы — ну, как-то неприятно ему это было! как и любому почти мужчине — но сейчас было не до брезгливостей и не до сантиментов. Морщись, не морщись, а убирать-то за ней кому-то надо! Деваться некуда будет. Ну, станет, конечно, мама помогать, но не может же она тут поселиться! Да и он сам этого не хочет. По крайней мере, до сих пор не хотел. Они же так стремились отделиться, жить отдельно от родителей!..

Господи ты боже мой! Сиделку нанять? А где деньги? Да и тут не одну сиделку надо, а… сколько? Трех, что ли? Ну да, по 8 часов или сутки-трое. Или даже четырех?.. Ну, короче, ясно все! Таких денег у него нет и никогда не будет. Да и чего у него вообще будет?

С работы уйти придется, подыскивать что-то надомное, что ли? Даже непонятно. Да и где такую работу найдешь? Тут и обычную-то днем с огнем не сыщешь. Безработица кругом.

Но ладно! Даже если материальные проблемы в конце концов решить кое-как и удастся: родители помогут — его, её… у него кое-какие запасы подкожные есть… — хотя, какие там «запасы»! на всю жизнь все равно не хватит — но не важно. Прожить кое-как, положим, и можно будет. Но ведь именно кое-как! Всё! На жизни можно смело крест ставить. На карьере, планах, перспективах — на всём! На семье даже, на детях. Какая тут «семья»! Какие «дети»!

Теперь вся его жизнь будет — ухаживание за… ней. Борьба за существование. Причем навечно! До конца дней своих!

При этой мысли Илья невольно поежился. Будущее вырисовывалось перед ним в каком-то все более и более безысходном свете. Начинало выглядеть каким-то совсем уж беспросветным.

Особенно неприятным было то, что он оказался в действительности совсем не таким, каким себя всю жизнь считал. Не таким благородным. Хорошим, добрым, искренним, честным. Горько это было сознавать, но деваться было некуда. Приходилось признавать очевидное. Благородному человеку такие подленькие мыслишки вообще никогда бы в голову не пришли. Он просто делал бы, что от него требовали обстоятельства, и слова бы не сказал. Нельзя же бросать близкого человека в беде!